Панорама Шымкента

Всемирно известный режиссер, призер десятков международных кинофестивалей в свой последний приезд в родной Шымкент дал интервью «Панораме Шымкента», в котором поделился своим мнением о силе фильма «Айка», жизни мигрантов в Москве, членстве в Американской киноакадемии, специфике своего кино, а также планами и отношением к Шымкенту.

- После триумфа в Каннах в 2018 году Ваш фильм «Айка» получил еще целый ряд наград. Можете перечислить все?

- В том же году он получил Гран-при международного Токийского кинофестиваля FilmEX, Гран-при и Приз экуменического жюри международного Кинофестиваля в Коттбусе, Гран-при международного кинофестиваля в Бергене, Гран-при международного кинофестиваля в Гданьске, Приз Лучшей актрисе международного кинофестиваля в Анталии, Приз Лучшей актрисе Азии Азиатской киноакадемии (Гонконг. – Прим.), попал в шорт-лист (9 лучших картин) конкурса за лучший иностранный фильм Американской киноакадемии «Оскар». В 2019-м - Приз Лучшему режиссеру и Приз Лучшей актрисе международного кинофестиваля в Сяомыне (Китай).

- Как Вы считаете, Вашу работу так высоко оценили прежде всего за моральную проблематику или социальную?

- Думаю, что социальную. Потому что тема мигрантов, хотя уже прошло три года, как мы показываем фильм, не становится менее значимой, а, наоборот, все горячее и горячее. И оказалось, что где бы мы ни показывали картину, в каких бы странах, везде эта проблема есть. В той же Америке она остро стоит с мексиканцами.

Меня некоторые спрашивали: вот как Вы угадали с темой? А я не угадывал. Просто меня тронула история азиатской женщины, которая отказывается от ребенка. Прямой задачи «влезть» в социальную проблему не было. На нее вывела взволновавшая меня человеческая судьба.

Просто в Москве очень много мигрантов, и это большая проблема. Поэтому история о киргизской мигрантке выросла в социальную тему. Конечно, прежде всего, в «Айке» видят этот аспект.

Но в то же время людей трогает личная история девушки, попавшей в сложнейшие обстоятельства, она не оставляет равнодушным. Поэтому сила картины в том, что она, с одной стороны, социальная, с другой, очень личная, прямо пронзительно личная. Поэтому, наверное, картина так впечатляет.

Специально же, подчеркну, я ничего не вычислял. Такого вообще никогда не было, чтобы я сидел и думал: что бы сейчас такое сделать, что завтра будет важным. Я просто интуитивно снимаю о том, что меня волнует конкретно в данный момент. И это попадает. Если же будешь рассчитывать, то, уверен, настоящая большая картина не получится.

- То есть тяжелая жизнь мигрантов – социальная причина показанного Вами явления, но могла быть и другая?

- Наверное, так. Потому что в принципе фильм - не только о киргизской женщине. Там же могла быть женщина и русской, и любой другой национальности. Фильм - прежде всего об основе жизни, фундаменте, на котором стоит человечество. Это мать и ребенок, материнская любовь и взаимоотношения с ребенком. И это было для меня главным.

Потому что сегодня, когда у нас столько информации, столько в жизни происходит разных явлений, мне кажется, что порой люди забывают о самых фундаментальных вещах. Таких простых, но очень важных. И женщины, пытаясь ухватить судьбу за хвост и сделать по-своему, нередко отказываются от детей, бросают их в погоне за какими-то своими целями.

И я хотел лишний раз напомнить, что есть вещи, которые от тебя не зависят. Если у матери есть маленький ребенок, она должна его кормить. Даже если она этого не хочет, жизнь ее заставит это делать. Даже если она думает, что сможет избежать этого, оно все равно «догонит».

Это было самым главным. Но в силу того, что это мать и ребенок, мать в очень сложных обстоятельствах, и это Москва, все это выросло в такую острую социальную тему. Я углубился в нее, стал общаться с киргизскими женщинами, таджикскими, узбекскими. И понял, что это будет социальная картина. Я этого, такой злободневности, не боялся. Я хочу откликаться на реальную жизнь.

- С момента времени действия картины, а это примерно начало 2010-х, ситуация как-то изменилась, стала лучше, хуже?

- В то время, когда мы снимали, а это было с 2013 по 2018 годы, она менялась в деталях. Иногда легче было получить разрешение на работу в Москве, иногда сложнее, иногда легче было получить регистрацию, иногда возникали новые барьеры. Но в принципе кардинальных перемен не было.

Мигранты всегда жили по-разному. И я не утверждаю, что все живут, как Айка. Все зависит от ситуации конкретного человека. Есть те, которые устраиваются очень хорошо. Они знают русский язык, у них нет проблем, как у главной героини фильма - ребенок, какие-то долги, отсутствие денег и так далее. Они находят работу официантов, занимают другие, более-менее нормальные, позиции.

А есть те, кому намного тяжелее, в основном это с юга Киргизии. Они хуже говорят по-русски. И попадают в сложные обстоятельства, как Айка. И вот эти обстоятельства за четыре-пять лет, которые мы снимали фильм, немножко менялись. Но принципиально лучше не становилось.

Всегда, во все годы, я видел женщин, которые устроились нормально, и тех, у кого ситуация была еще хуже, чем у Айки. Я видел женщин, у которых было несколько детей и их просто нечем было кормить. Там был сплошной ужас…

Когда люди в Москве смотрят эту картину, они говорят: да неужели у нас так живут мигранты?! Москвичи не видят, что стоит за «фасадом» - видят мигрантов, которые ходят на улице, неплохо выглядят. Но когда они возвращаются домой, живут по много человек, бывает, по пять-шесть и больше, в одной комнате, ставят двухъярусные кровати. Потому что в Москве очень дорогая аренда жилья.

И вот этой жизни москвичи не видят и от нее отгораживаются. В то же время сами мигранты не подпускают к себе, не стремятся ассимилироваться. Очень трудно прийти к ним домой. Потому что они боятся, что кто-то придет, полиция будет спрашивать разрешение.

Меня пускали только после нескольких лет знакомств. Доходило до того, что человек, например, ставил условие, что приедет на съемки и уедет с них только в багажнике. Потому что страшно боится, что где-нибудь кто-нибудь его остановит. Хотя у него какие-то бумаги есть, часто они фальшивые, где-то покупаются.

То есть мигранты всегда сталкиваются и будут сталкиваться с теми или иными проблемами в той или иной степени. Думаю, что и сейчас ситуация такая же. То есть, как только выходишь за нормальный «фасад», видишь, что люди живут в подвалах, в заброшенных домах, и другие тяжелые реалии.

- Конечно, наивно полагать, что фильм эту ситуацию изменил. Но все-таки, была ли какая-то реакция, обратная связь, на что-то он повлиял?

- Было довольно неплохое обсуждение проблем с представителями киргизского сообщества в Москве. Там есть фонды и частные лица, которые стараются поддержать женщин в таких ситуациях. И с российской стороны было обсуждение, с участием представителей органов власти.

Конечно, ситуацию фильмом не изменишь. Она глобальная и очень противоречивая. И я это прекрасно понимаю. Но в то же время я знаю, что если ты снял и показал какую-то уникальную историю конкретного человека, она в людей «попадает», и это потом работает.

Со временем люди потихоньку меняются. Они начинают уважать другого человека, независимо от национальности. Они начинают понимать, что киргизы, узбеки тоже живут своей жизнью.

Художественное произведение все-таки больше, если можно так сказать, работает с душой человека, с глубинным сознанием. Это не то чтобы просто нажать кнопку - и сразу все поменялось. Но когда человек видит в другом человека и уважает его априори как человека, это, на мой взгляд, намного важнее.

И я очень рад тому, что многие люди подходили ко мне и говорили, а некоторые писали, что они по-другому стали смотреть на мигрантов, стали видеть в них людей, а не «функцию», которая убирает улицы, туалет, моет посуду.

- Было ли желание продолжить исследовать эту тему или какой-то ее аспект?

- Было и есть желание уже вне фильма попытаться организовать какой-то фонд помощи женщинам в такой ситуации, которые не знают, что делать с ребенком, когда стоит вопрос – сохранить его или нет. Я думаю этим заняться, возможно, с киргизским посольством или посольствами других стран.

Просто помогать женщинам, независимо от национальности, которые попали в подобную сложную ситуацию. Пока не знаю, как это сделать, размышляю над этим. Но попробую, потому что вижу, что такая потребность есть.

- А разве в Москве нет организаций, подобных казахстанским «Домам мамы», в которых помогают девушкам в таких ситуациях?

- Может, и есть. Но есть некоторые нюансы. Женщины-мигрантки очень боятся официально обращаться в какие-то организации. Боятся, потому что опять-таки возникнет вопрос о документах.

И еще они очень боятся, что о них узнают на Родине, потому что это «уят», стыдно, что у них где-то родился ребенок. Из-за этого стыда они стараются не афишировать, не показывать его, чтобы как можно меньше людей знало его существовании. Потому нужно учесть все это и продумать какой-то безболезненный вариант.

- Чем закончился Ваш конфликт с Минкультуры Российской Федерации, Вас все-таки заставили выплатить штраф за нарушение сроков сдачи «Айки»?

- Заставили. На меня давили до последнего. Мне пришлось отдать все деньги, которые я заработал, написав один сценарий. Это огромная сумма - 7,5 миллионов рублей.

- После этого не возникло нежелание вообще работать с госорганами?

- Конечно, возникло.
С одной стороны, я прекрасно понимаю позицию государства: оно дает деньги и, естественно, ждет сдачи фильма в определенные сроки. Но в то же время думаю, что подход все-таки не должен быть формальным. Надо подходить индивидуально, рассматривать, выяснять, почему так произошло, почему вышла задержка.

Мы же не кирпичи и не промышленные товары делаем. Это искусство, а искусство и творческий процесс - это очень сложные вещи, с огромной степенью риска. Тем более такое сложное кино. Не всегда все идет по плану.

Я очень ответственный человек и готов отвечать за все. Справедливо бы было, если бы мы деньги получили и ничего не сделали. Но какой смысл так непропорционально жестоко наказывать картину, которая была сделана, так сильно прозвучала во всем мире, получила такие важные награды?! К тому же мы делали ее, экономя каждую копейку. Люди работали за очень маленькие зарплаты.

Да, есть буква закона. Но кроме буквы закона, есть дух закона. Я считаю, что нас необоснованно сурово наказали, что поставило меня в очень сложную ситуацию - я уже довольно долго нахожусь практически без денег. Но самое главное - это ощущение незаслуженного наказания.

- А в будущем будете связываться с Минкультуры?

- Конечно, я очень сильно обжегся, но посмотрим. Я ничего не исключаю, все зависит от того, какой будет подход. Я бы с удовольствием работал с государством. Потому что эти средства важные - их дают на искусство. Но если будет так же, что потом тебя «по голове молотком», то на это я вряд ли пойду.

Моя цель - сделать максимально сильную картину. И я должен быть уверен, что у меня будут достаточные средства и достаточное время для того, чтобы ее создать. Если нет, то буду искать другие пути.

- В 2019 году Вы стали членом Американской киноакадемии. Чем конкретно Вы занимаетесь в этом качестве?

- Знаете, хочу отметить, что в прессе была неправильно преподнесена информация: некоторые писали, что я вошел в состав жюри премии «Оскар». Никакого жюри премии «Оскар» не существует. «Оскар» - это не фестиваль, где голосует жюри.

К примеру, на фестивале в Каннах их восемь или девять человек, членов жюри отбирает дирекция фестиваля. И они выбирают победителей. А на «Оскаре» другая система, там голосуют все члены Академии, со всего мира, общим голосованием.

Так вот, меня пригласили в качестве члена академии «Оскар». Каждый член киноакадемии должен ежегодно смотреть все конкурсные картины и голосовать за лучшие картины в разных категориях. Причем, это очень серьезно. Администраторы имеют возможность увидеть, сколько времени ты смотрел ту или иную работу.

Ты должен посмотреть не менее 30 процентов фильма, ты не можешь посмотреть пять минут и остановиться, если не понравилось. Если не смотрел присланную тебе картину, должен сказать, где ее видел раньше. Почти каждый день нам шлют напоминания, пишут о важности нашей миссии. Наша работа постоянно контролируется.

Это действительно большая и серьезная работа, но очень интересная, потому что сразу видишь картину мирового кино. Я участвовал в ней два года подряд - в 2020-м и 2021-м.

- Совпадали ли Ваши предпочтения с именами победителей?

- Я не имею права говорить о своем выборе. Скажу лишь, что бывает, что попадаю. Например, с фильмом «Земля кочевников», который стал лучшим фильмом «Оскара»-2021.

К слову, в прошлом году на «Оскаре» в главной номинации было пять картин, четыре из которых артхаусные. Та же «Земля кочевников» - это же абсолютная артхаусная картина. Она получила «Золотого Льва» на кинофестивале в Венеции.

- На Ваш взгляд, почему фильм Адильхана Ержанова «Желтая кошка», выдвинутый от Казахстана в этом году, не прошел в шорт-лист «Оскара»?

- Теоретически любая страна может получить «Оскар». Там нет никаких препятствий. Значимость страны, ее кинематография и так далеее на выбор вообще не влияют. Думаю даже, что члены Академии были бы рады отметить фильмы из новых в кинематографическом смысле стран.

Другой вопрос, что, во-первых, это должен быть фильм очень высокого качества. А, во-вторых, надо работать с его промоушеном. Наверное, члены Академии не увидели этого в нашем казахстанском фильме.

Хотя я лично очень хотел бы, чтобы наш фильм прошел дальше. Будут высококачественные фильмы в Казахстане - будут и они получать «Оскар», я в этом уверен.

- Насколько хорошо Вы знаете современное казахское кино, кого можете особо отметить?

- Не могу сказать, что знаю очень хорошо, в деталях. Конечно, смотрю какие-то картины, те, что попадают в поле моего зрения. Одним из наиболее значимых представителей, главным в артхаусном кинематографе страны считаю Дарежана Омирбаева. Это довольно признанный мастер. Он не молодой кинематографист, но делает очень достойные картины. Есть еще несколько молодых авторов.

- А как бы Вы объяснили нынешний взлет южнокорейского кино?

- Корейское кино и корейских режиссеров знаю неплохо. Думаю, причина подъема в том, что корейцы в свое время хорошо изучили французскую систему кинематографа - главного артхаусного кинематографа в Европе. Изучили и адаптировали под свое национальное кино.

В итоге у них есть не только «Паразиты» и «Игра в кальмара», коммерческое, сериальное кино, но и сильный артхаус, есть очень серьезные режиссеры.

Думаю, что секрет успеха корейского кино именно в том, что они оказались открытыми миру, попытались впитать и адаптировать под себя лучшее в мире и расти. Ни в коем случае не надо замыкаться только на своем.

Кино - это мировой жанр. Сегодня корейцы сделали фильм, а завтра его смотрит весь мир. Казахстан может сделать то же самое. Кино обречено на мировое функционирование, это открытый вид искусства.

- Вы пришли в кино как документалист. И если говорить о специфике вашего сегодняшнего творчества, то кем Вы себя больше ощущаете: документалистом, снимающим игровое кино, или режиссером игрового кино?

- Это сложно определить. Я документалист, но мои документальные фильмы не совсем стандартные. Я практически не работаю с интервью - телевизионным интервью, когда человек что-то рассказывает.

Я работаю больше с жизнью. С наблюдениями за жизнью людей. Это не совсем обычно. Наверное, сейчас я игровой режиссер с очень сильным документальным нутром. Сейчас я делаю игровые картины, но продолжаю любить документальное кино.

Потому что оно взаимодействует с жизнью. А для меня жизнь – это главное. Мне жизнь интереснее всего. И любая выдумка для меня не так интересна, как реальный жизненный поворот – он бывает круче любого вымысла. Жизнь - это и есть главный сюрприз. И ради этого я, собственно, и снимаю.

Мои фильмы - это некая реабилитация реальности. Некоторые говорят: зачем показывать в фильмах и смотреть то, что мы каждый день видим на улицах? А как можно не снимать о жизни, когда все идет от жизни?! Как можно от нее отгородиться?!

Я хочу видеть красоту в жизни. Видеть ее полноту - не только приятное, но и неприятное. Жизнь - это рай и ад одновременно. Поэтому я хочу показывать жизнь во всей ее полноте. Разделять со зрителями свой восторг от жизни.

Потому что я все равно ею восторгаюсь. Жизнь невероятно интересна. Это какое-то путешествие. Надо просто видеть это. Как сказал Горький, «нет в пустыне красоты - красота в душе араба».

Наверное, поэтому люди, которые не сильно разбираются в кино, говорят про мои игровые фильмы: это же не художественное, а документальное кино. Они не могут понять такой степени правды.

Многим кажется, что кино должно быть фальшивым априори, что актеры играют, переигрывают что-то, постоянно звучит музыка, там все такое искусственное, сделанное. И когда они видят мои фильмы, впадают в ступор.

Люди не видят красоты простой жизни, не всегда понимают до конца художественное произведение. Но я от этого не комплексую. Главное, что я делаю по-честному, делаю то, что мне нравится, что считаю нужным показывать и чем делиться. Я не занимаюсь халтурой, паразитированием на кинематографе. Я по-честному трачу свою энергию на кино.

И мои актеры, и все остальные члены моей команды тоже - у них абсолютно честное, «пионерское» отношение к искусству, во вред себе. Ведь на всем этом можно было заработать в 100 раз больше. Но у нас расчета нет, есть только страсть к кино.

- Над какими проектами Вы сейчас работаете?

- После «Айки» я должен был отдохнуть, так как на съемках трачу много энергии и здоровья. Это тяжелейшая работа, после которой нужно «перезарядиться». И я примерно год ездил по разным фестивалям, показам. Было много дел по промоушену фильма. А потом началась пандемия, и все остановилось. К тому же у меня болела мама, я ухаживал за ней два месяца. Все это вместе выбило из колеи.

Тем не менее, у меня есть несколько проектов, которые я продвигаю. Первый - это экранизация произведения одного советского писателя на севере России. Второй - совместный с США проект на крайнем севере, в Арктике.

Есть проекты и в Казахстане. Это историческая картина о средневековом периоде. Еще один - об АЛЖИРе (Акмолинский лагерь жен изменников Родины. – Прим.). Данная история уже почти сделана с моим соавтором сценария Геннадием Островским. Она о 1940-х годах, мы планируем снимать одну очень известную французскую актрису, которую пока не могу назвать.

- В один из прежних приездов Вы говорили об идее фильма в Шымкенте.

- Да, это тоже в планах. Это будет фильм о девушке, которая работала в малой авиации в сельской местности в советское время, примерно в 1980-е годы. Это связано с моим прошлым здесь, в Шымкенте, когда я работал в авиаотряде. Фильм о том, что я видел сам и хорошо знаю.

- Вы неоднократно признавались к любви к родному Шымкенту, называли себя шымкентцем до мозга костей. Это любовь к Шымкенту, точнее, Чимкенту прошлому, каким он был до вашей кинематографической карьеры? Или город сохранил тот дух?

- В чем-то Шымкент стал лучше, в чем-то хуже. Но в принципе не это главное. Шымкент - это какое-то особенное место, где переплелись Азия, теплая погода, сильное влияние традиций и прошлого, богатая история, интересные люди.

Может, я идеализирую, потому что родился здесь. Но мне нравится эта атмосфера, воздух, природа, обилие рынков. Нравится какая-то мультикультурная смесь. Там, где я рос, на Ильича (сейчас Калдаякова. - Авт.), Гагарина, у нас все было смешано.

На улице Павлова все время слышал узбекскую музыку, сурнаи на свадьбах. Друзья-казахи устраивали мероприятия, готовили еду и звали к столу. Было много греков и ребят других национальностей. Я вырос интернационалистом.

Шымкентский дух - он был и есть. Говорят, что есть одесский дух - точно так же есть и шымкентский дух. Мне кажется, он сохранился и не меняется.

И я отношусь к Шымкенту, как к матери. Она не обязательно может быть суперкрасоткой, но это твоя мать, и ты ее любишь априори. Некоторые приезжие жалуются, что здесь страшная жара, на рынках шум и ор, а для меня все это нормально, мне это нравится.

Почему, не знаю сам. Может, потому что родился здесь, вырос. Мальчиком ходил покупать арбузы на Крытом рынке. С пацанами ходили в одних трусах босиком по раскаленному асфальту купаться в фонтане в сквере у драмтеатра.

Нельзя сказать, за что ты любишь свой город - просто любишь. И даже какие-то вещи, которые, казалось бы, немного раздражают, все равно сглаживаются. Конечно, не все идеально, есть и проблемы. Но все равно, когда я сюда приезжаю, мне комфортно. У меня много знакомых, друзей, здесь просто много хороших людей, и это тоже сильно держит.

И мне близка казахская культура. Кажется, я стал больше понимать казахское население сейчас, потому что стало больше, чем раньше, казахской культуры. Мне нравятся многие национальные вещи - те, что я раньше не знал, живя здесь. Очень люблю казахскую музыку, домбру, кюи, для меня это очень красиво.

- Вы часто приезжаете в Шымкент. И можно сказать, что видели почти все изменения в Шымкенте. Какие плюсы и минусы могли бы отметить?

- Я вижу, как изменился район, в котором живу в Шымкенте. Как великолепно облагородили парк металлургов. Очень люблю там гулять. Нравится, что не спилили, а сохранили старые деревья. Там классная атмосфера, летом постоянно все поливается. Так же красиво сделали речку Кошкарату и другие места.

Нравится, что оставили на месте рынки, в частности, Крытый рынок. Там идет торговля, сохранился блошиный рынок. Я люблю туда ходить, не покупать, а просто ходить, поговорить с кем-то, что-то посмотреть, иногда и что-то приобрести. Там - настоящая интересная жизнь.

Но есть вещи, которые я не совсем понимаю. Например, почему автобусы работают до 7-8 вечера. Общественный транспорт вообще просто шокирует. Не понимаю, как ездят водители. Думаю, где и как их учили. Людей возят, будто бревна. Все летает по салону, люди падают, но водителям все равно - музыка играет, маршрут продолжается. Конечно, это удивляет, но знаю, что ситуация будет меняться.

Мне так же непонятно, почему сейчас в жилых массивах стало грязнее, почему люди бросают бутылки, мусор во дворах, на игровых площадках, в подъездах. Раньше такого не было. Как будто шымкентцы не любят свой город.

Но, конечно, негативных моментов меньше - позитивного больше. Не могу не отметить такую хорошую вещь в Шымкенте - массовое строительство внутридворовых спортивных площадок. Это классно! Такого в Москве почти нет, там очень плотная застройка.

А здесь пацаны играют во дворе в футбол. Это очень позитивный шаг. Потому что очень важно вытащить детей на улицу. Они вырастут более социализированными и будут заниматься спортом.

- Какие Ваши самые любимые места в городе?

- Крытый рынок, парк металлургов, Центральный парк. Нравится парк Абая. Там в детстве играл в футбол. Интересен центральный стадион. Раньше ходили с отцом туда пешком на матчи, возвращались домой, обсуждали. Не очень хорошо знаком с новой частью города. Из того, что знаю, могу отметить смотровые площадки возле памятника Байдибеку.

Хочу съездить в Сайрам. Мне очень нравятся сохранившиеся исторические места. Ценю настоящие вещи, пусть не красивые, но аутентичные.

- Из-за отдаленности Шымкента от мировых культурных центров Вас, видимо, здесь почти никто не узнает?

- Не сказать, что меня вообще особо узнают где-то. Все-таки я не актер, а режиссер. И потом, я занимаюсь артхаусным кино, а им массы не интересуются. Вот актрису Самал Еслямову везде знают, она суперзвезда.

Я же больше в тени и доволен этим. Потому что когда тебя везде узнают, это тяжело. А мне комфортно так. Я хочу больше жизни видеть, а при постоянном внимании это будет сложнее. Так что меня моя малая узнаваемость устраивает.

Хотя, конечно, мне бы хотелось, чтобы люди смотрели больше серьезного кино. Чтобы интересовались им, понимали красоту киноискусства. На это направлен декабрьский ретроспективный показ моих фильмов в Инженерном корпусе Третьяковской галереи.

Для меня очень важен диалог со зрителем. Я хотел бы говорить со зрителями о красоте кино с режиссерской точки зрения. Хочу это делать, чтобы больше людей понимало кино. Понимало глубоко. Не просто сюжет, не просто на уровне «нравится - не нравится», а именно, в чем красота фильма, кинематографа. Потому что для хороших фильмов нужен талантливый зритель. Чтобы он сам умел видеть прекрасное.

Поэтому я готов тратить время на популяризаторство. Такая работа проводилась в советское время, были киноклубы. В 1990-е это было утеряно. И как результат: сейчас есть люди, которые никогда не видели кино на больших экранах. А ведь культура кинематографа - очень важная вещь. И в передовых в смысле кинематографа странах она сохранилась.

Это Франция, Америка. Почему тот же «Оскар» - в Америке? Потому что там есть мощная многолетняя культура кинематографа, и там снимают не только боевики и другие коммерческие фильмы, но и артхаус.

- Кино сегодня, в том числе авторское, все больше уходит в онлайн. Вы задумывались над переходом в стриминг или для Вас приемлем только большой экран?

- Я понимаю, что жизнь развивается, и стриминг будет наращивать объемы, безусловно, за ним будущее. Но я уверен, что кинотеатральный прокат, хоть и не будет таким мощным и массовым, как прежде, все равно останется. Если надо будет, я, конечно, смогу перестроиться. Но буду всячески поддерживать и стоять до конца за классический показ кино.

Кинотеатральный показ имеет свою магию. Это маленькое чудо, ведь именно так первоначально воспринимался кинематограф. Просто люди утратили это ощущение. Но тайна есть в самой природе кино.

Кино для меня - это машина времени: ты вдруг на полтора-два часа попадаешь в другую реальность, другую ситуацию, эпоху, и перед тобой протекает какая-то иная жизнь. Хотя человек ко всему привыкает, и к чуду тоже, думаю, что стремление пережить его снова - сидеть и смотреть в темноте фильм на большом экране - все равно не исчезнет. Потому кинотеатральный показ не умрет.

В конце ноября в шымкентском городском театре оперы и балета прошла премьера оперы «Камар-сулу». Она стала третьей, после «Домалақ Ана» и «Қыз Жібек», знаковой оперой в истории театра на новом этапе его развития. Все три были поставлены известным российским оперным режиссером Михаилом Панджавидзе, который уже много лет сотрудничает с казахстанскими театрами. В интервью «ПШ» он поделился своим мнением о понятии «национальная опера», уровне развития оперного искусства в Казахстане и Шымкенте, настоящем и будущем шымкентского театра и самом Шымкенте.

- Михаил Александрович, сколько всего опер Вы поставили в Казахстане?
- Восемь. Первым меня пригласил Национальный театр оперы и балета имени Куляш Байсеитовой (впоследствии ликвидированный. - Авт.) тогда еще в Астану. Это были «Сказки Гофмана», премьера состоялась в марте 2012 года. Потом, в 2017 и 2018 году, были «Қыз Жібек» и «Биржан и Сара» в «Астана Опера». В 2020-м поставил оперу «Қыз Жібек» в ГАТОБ (теперь КНАТОБ. - Авт.) имени Абая.
В этом году были «Домалақ Ана» в шымкентском театре оперы и балета, потом вечер одноактных опер - три монооперы «Человеческий голос» Франсиса Пуленка, «Телефон» Джан-Карло Менотти, «Ожидание» Микаэля Таривердиева - в КНАТОБ имени Абая. К слову, если каждую из этих опер считать по отдельности, то всего у меня будет не восемь, а десять постановок в Казахстане.
Последние две оперы - «Қыз Жібек» и «Камар-сулу» - в Шымкенте. В планах сотрудничество с Карагандой.
- Можно ли сказать, что за годы работы в казахстанских оперных театрах Вы стали знатоком, экспертом национальной казахской оперы?
- Должен отметить сначала очень важный, принципиальный момент. Люди, которые говорят о том, что только мы, казахи, можем поставить казахскую оперу, очень сильно лукавят. Как правило, они это делают, потому что в принципе не очень хорошо ставят оперу. И особенно им не удается европейская опера, потому что там есть слишком много с чем сравнить.
В казахских операх они в общем-то соревнуются сами с собой. И хотя даже там они не очень убедительны, тем не менее, заявляют: только казах может спеть казахское. Спеть - да. Тут я согласен, хотя, конечно, бывают исключения. А вот поставить - для этого совершенно не обязательно быть казахом. Абсолютно.
Потому что если режиссер не умеет хорошо ставить европейскую оперу, то никогда не поставит хорошо казахскую оперу. И тут скажу то, что должен быть сказать с самого начала: да никакой казахской оперы нет! Есть опера, которая написана на казахском языке казахскими композиторами, итальянскими композиторами, французскими, русскими… Есть определенная манера, есть определенная мелодика.
Но правила построения, если это опера, они всегда одинаковы. И за 400 лет практически не изменились. Да, были реформы, но в общем и в целом опера остается не сильно измененной. И дойдя до нас в таком виде, она стала повсеместной, не локальной. Поэтому какого-то специального пути развития у казахской оперы нет. А следовательно, и ставить ее не сложнее, чем все остальное.
Может возникнуть вопрос о языковом барьере. Но мне в силу рождения в Средней Азии (в Ашхабаде. - Авт.), в силу владения туркменским языком, знания татарского, тюркские языки даются достаточно легко. Может, у меня не очень богатый лексикон и я не так активно расширяю свой словарный запас. Но понять, о чем идет речь, что говорят и как говорят, почувствовать мелодику и семантику языка я могу. И этого для работы постановщика вполне достаточно.
Не знаю, стал ли я экспертом в области казахской оперы. Мне кажется, что я как был профессионалом в области оперной режиссеры, так им и остаюсь. Стараюсь делать казахскую оперу так же профессионально, как ставил до этого итальянскую, французскую, русскую и т.д.
- То есть понятие национальной оперы условно?
- Знаете, для меня национальная опера будет тогда, когда в «яме» будет сидеть оркестр Курмангазы, а на сцене будет исполняться народными голосами вокальная строчка. Тогда я скажу: да, это национальная опера. До этого момента, я так считаю, это не национальная опера.
Национальное для меня - когда есть что-то специфическое. Например, поют мугам, как это было в азербайджанской национальной опере. Долгое время она была построена на том, что артисты выходили и просто пели мугамы. Это уже потом композитор Узеир Гаджибеков стал писать некие подобия музыкальных комедий. И их тоже все равно пели в национальной манере.
Кстати, «Қыз Жібек» в начале своего пути стояла гораздо ближе к так называемой национальной опере. Если бы еще оттуда убрать академический оркестр и посадить народный, это была бы национальная опера. А так это классическая опера на национальном материале. И это применимо ко всем бывшим советским республикам: везде у нас обычная классическая опера.
- В одном из прежних интервью Вы говорили, что кто-то упрекнул Вас в недостоверности, отхождении постановки «Қыз Жібек» от сюжета, на что Вы парировали: «Да я знаю, как было у казахов!». В какой степени Вы осведомлены в истории, фольклоре, культуре Казахстана?
- Я все-таки не халтурщик. И если я своим делом занимаюсь, то делаю это так, чтобы иметь право что-то заявлять. Чтобы сказать, что отличительной чертой казахской оперы, прежде всего, являются ее литературно-музыкальные первоисточники, а вовсе не средства выразительности, что национальной оперы не существует как специального вида музицирования, что национальная казахская опера - это классическая академическая опера, опера академического жанра, а не национального и не народного. И если говорить национальное, то только с точки зрения мелодики языка, содержания и так далее.
Конечно, чтобы сказать такое, я должен был перелопатить все, с чем мне приходилось столкнуться. Поэтому мне довольно много пришлось узнать. Я не могу назвать себя экспертом в этой сфере - все-таки я нахватался этих знаний по верхушкам. Но я знаю то, что другие, даже коренные здешние казахи, сейчас знают еще меньше.
- Вы делали национальные проекты в Беларуси, Татарстане, то есть Вам есть с чем сравнивать. На Ваш взгляд, на каком уровне развития находится сейчас оперное искусство Казахстана?
- Оно находится на подъеме, в расцвете. Вообще я считаю, что на сегодняшний день ситуация с культурой в Казахстане - одна из самых удачных на территории бывшего Советского Союза.
- Как думаете, почему?
- Не знаю. Вариантов объяснения может быть много. Наверное, потому что государство уделяет большое внимание этой сфере. Наверное, потому что в Казахстане всегда были очень сильные музыкальные традиции и крепкие музыканты по сравнению с остальной Центральной Азией. Алматинская консерватория была одной из сильнейших в СССР.
Наверное, потому что здесь аккуратно подошли к вопросу национальных традиций, общественного порядка. Сдержанная толерантная политика государства по отношению ко всем народам Казахстана позволила избежать массового оттока специалистов.
Может быть, потому, что здесь, в отличие от других республик, всегда более компактно проживало большое количество национальностей. А может, это и является тем плавильным котлом, в котором мультикультурный взаимообмен порождает такие результаты. При этом я хочу отметить, что казахи всегда чтили свой фольклор.
Я вижу так, хотя здесь я точно не эксперт.
- А как оцениваете состояние оперного театра Шымкента?
- С приходом Майры Мухамедкызы он рванул вперед, в театре начался новый этап. Этот процесс пока еще недостаточно финансово и материально обеспечен, но руководство старается делать все, чтобы соответствовать мировым стандартам.
Хотя хочу отметить, что финансирование оперного тетра с точки зрения даже постановочной, конечно, вызывает уважение. Акимат в немалой степени способствует этому. Более того, я убежден, что если бы у акимата не было амбиций по поводу оперного театра, ничего бы здесь не произошло бы. Не было бы ни «Домалақ Ана», ни «Қыз Жібек» - ничего. И гастролей в столичный театр тоже не было бы. В общем, ничего бы не было.
Безусловно, огромное значение имеет Майра Мухамедкызы, которая достает дополнительные средства, изыскивает возможности, общается с коллегами со всего мира. Она вообще большой молодец. Она - новая точка отсчета в истории оперного искусства Шымкента и вообще Южного Казахстана.
Ее назначение и активная поддержка акимата, думаю, и стали причиной всплеска в развитии оперного театра в Шымкенте. Посмотрим, что будет потом. Ведь разовые акции возможны всегда, а сделать это стойкой тенденцией, конечно, гораздо сложнее.
- Что, помимо наличия руководителя, выступающего главным двигателем перемен, нужно еще для удержания такого уровня?
- Помните, что Наполеон сказал, что для ведения войны ему необходимы три вещи: первое - деньги, второе - деньги и третье -деньги. Если будет нормальное финансирование, то кадровая, финансовая и репертуарная политика нынешним руководством будет вполне осуществлена без всяких вопросов.
- Есть ли у театра будущее без Майры Мухамедкызы?
- Самое ужасное, что ничего никогда не останавливается. Незаменимых, как у нас говорят, нет. Уровень, конечно, упадет. Хотя откуда мы знаем?! Если директором театра потом позовут Пласидо Доминго и будут его финансировать, тогда, конечно, все вырастет. А так будет музычно-драматичный театр. Как говорил дирижер Вячеслав Иванович Сук, музыкальная драма - это когда хор расходится с оркестром.
- Какие еще произведения, помимо национальной тематики, нужны в репертуаре шымкентского театра?
- Все остальные. Для того чтобы хорошо петь казахскую оперу, надо уметь хорошо петь европейскую оперу. Русскую, французскую, итальянскую, немецкую. Надо уметь петь все. Тогда и исполнение казахской оперы станет богаче.
- Как Вы относитесь к идее работы шымкентского театра по системе ангажемента, которую ему изначально предлагали?
- Почему бы нет?! Но опять-таки все упирается в деньги. Все приемлемо. Всегда надо уметь найти разумный компромисс, баланс.
- А как тогда расти и развиваться самому коллективу?
- Есть анекдот о скрипаче из провинции, который спросил в Нью-Йорке у уличного музыканта, как попасть в Карнеги-холл, и услышал в ответ: заниматься надо. Какие еще перспективы могут быть?! Никаких других перспектив не может быть. Только терпение и труд все перетрут.
- Как Вы считаете, вообще у шымкентского театра оперы есть шанс обрести свое особенное «лицо»?
- Мы - я и мой давний друг дирижер, музыкант и композитор Абзал Мухитдинов - предлагаем театру создание оперы об Аль-Фараби. Мы считаем, что это незаслуженно недооцененный деятель общемирового масштаба. Как и «Домалақ Ана», это будет специфический проект, написанный здесь и для этого театра.
Вместе с Майром Мухамедкызы мы придумали и предложили акимату идею проведения фестиваля казахской оперы с участием всех театров страны в формате open-air на цитадели Шымкента. Подобные проекты и позволят шымкентскому театру иметь своеобразие.
- Что Вы можете сказать про Шымкент? Как его восприняли, понравился Вам или нет город?
- Я ехал в Шымкент после всех перипетий - неприятных разбирательств с Большим театром Беларуси, с пандемией и всеми делами. У меня было ощущение, что моя карьера закончилась. И приглашение в Шымкент воспринял без энтузиазма. Но, приехав в город, был очень удивлен. Как его масштабами, так и чистотой. На улицах в центре постоянно метут, убирают, делают отмостку, плитку. Я был поражен обилием красивых зданий в новой части города. В культурном шоке от дендропарка. Был в полном восторге от парка Байдибека. Гуляя там, получил колоссальное удовольствие.
Цитадель, тюльпаны, какие-то совершенно неожиданные креативные вещи, расписные балконы, Арбат с зонтиками - в общем, в городе очень много замечательных мест. Здесь безумно вкусно, тепло. Здесь растут розы. Все, как в моем родном городе Ашхабаде. Поэтому мне было очень комфортно здесь.
Находящаяся рядом Майра Мухамедкызы, поездка в столицу, ощущение, что в каждой нашей постановке с удовольствием принимают участие «братья наши старшие» - «Астана Опера» и КНАТОБ, а наш «средний брат» Караганда приглашает в гости…
И вот это все оказало на меня большое впечатление. Я понял, что Шымкент - довольно интересный город и в нем можно сделать многие вещи. И город мне пришелся по душе, и с артистами театра работать было очень интересно.
- Вы хотели бы еще поработать здесь?
- Конечно. Как я уже говорил, если Майра Мухамедкызы меня позовет, то я еще приеду.
- И напоследок вопрос, связанный с началом интервью: можно ли Вас назвать казахским режиссером?
- Да, можно так сказать, если я ставлю казахскую оперу в Казахстане. Я - в том числе казахский режиссер. В таком же смысле был белорусским режиссером, татарским режиссером. Вообще я российский режиссер, просто режиссер. Но годы работы и жизни здесь, несомненно, не прошли бесследно.

Тринадцать лет назад, 7 ноября 2008 года, в Шымкенте с участием Первого Президента РК Нурсултана Назарбаева состоялось торжественное открытие здания местного театра оперы и балета - самого молодого в стране. Если быть точным, то решение о создании театра было принято за полтора года до этого события. Но только в ноябре 2008 года, обретя свой собственный «дом», шымкентский театр получил возможность ставить спектакли на своей сцене и принимать зрителей. Первой стала постановка «Инжу-Маржан» из отрывков национальных оперных произведений. С тех пор театр подготовил более 20 произведений.
Нынешний день рождения для театра особенный, потому что в этом году он пережил грандиозные перемены, связанные с приходом нового руководителя, – звезды мирового оперного искусства Майры МУХАМЕДКЫЗЫ. В эксклюзивном интервью «Панораме Шымкента» она рассказала о том, что считает своим главным достижением за десять месяцев работы директором театра, почему решила создать оперу «Домалақ Ана», о новом здании театра, готовности публики к восприятию оперного искусства, планах, целях и отношении к югу.

Лаура КОПЖАСАРОВА, фото Серика КОСАЕВА и из личного архива М. Мухамедкызы

- Госпожа Мухамедкызы, с момента назначения Вас директором шымкентского театра оперы и балета прошло уже 10 месяцев. Что Вы лично считаете главным своим достижением за этот период?

- Главных достижений три. Это появление в репертуаре театра трех опер - «Домалақ Ана», «Қыз Жібек» и «Камар Сулу», работа над которой сейчас ведется. За 10 месяцев также была куча концертов. В сентябре этого года в рамках гастролей в столицу мы представили оперу «Домалақ Ана» в «Астана Опера», там был полный аншлаг.
Можно сказать, что сейчас мы твердо стоим на ногах, хотя проблем еще много. Но, несмотря на эти проблемы, мы выполняем свою великую миссию. А суть, сердце тетра - это творчество.
Самое главное состоит в том, что сейчас театр начинает работать по правилам, принятым во всем мире. Без поправок на какие-то местные условия. И основой принцип - это то, что не мы опускаемся до уровня публики, не заигрываем с ней, а стараемся подтянуть вкус публики к мировым стандартам.
- Давайте поговорим об опере, которая стала событием в казахстанском оперном искусстве, - «Домалақ Ана». Поставленная в рекордные сроки, она покорила сначала шымкентскую, а потом и столичную публику. Какое чувство испытываете по этому поводу?
- Конечно, я счастлива. Такое счастье дается не каждому. Никогда не думала и не ожидала, что буду играть Домалақ Ана. Но получается так, что именно к этому все шло в моей жизни. Уже много лет я думала над тем, почему есть столько опер про любовь, про войну, про правителей, но почти нет опер о матери. Не понимала, почему композиторы не пишут, а театры не ставят произведения о матери, материнстве. Внутри меня жило это чувство, ожидание такого произведения. И, когда меня позвал аким Шымкента Мурат Айтенов и спросил, какую новую оперу мы могли бы поставить и показать, у меня будто с языка сразу сорвалось - Домалақ Ана.
- Почему именно Домалақ Ана?
- Когда мы в первый раз говорили с Муратом Айтеновым об идее постановки новой оперы, он поставил задачу: чтобы это стало брендовое произведение края. К примеру, опера «Биржан-Сара» ассоциируется с Кокшетау. А что или кто у нас может стать оперным брендом юга? Я сказала: Домалақ Ана. Для меня эта добрая и мудрая женщина, мавзолей которой находится рядом с Шымкентом, и есть олицетворение Шымкента и юга.
Кроме того, глубоко изнутри для меня этот образ – выражение тоски по моей ушедшей матери. Достоинства матерей, святые представления о матери, давшей жизнь каждому из нас, о матери-Земле в широком смысле. Это большая тема. И наша опера - это посвящение и выражение уважения всем нашим матерям. И в первую очередь олицетворению материнства – великой мудрой Домалақ Ана.
Конечно, в первую очередь я верю в Аллаха. И испытываю особые чувства к Домалақ Ана, ведь сколько женщин ездят к ней поклониться, чтобы обрести радость материнства. Я сама 10 лет назад тоже была в такой роли. Не могла долго забеременеть, объездила святые места юга, была в мавзолее Домалақ Ана, долго молилась, очень просила ее помочь стать матерью. Потом у меня родилась дочь. И тогда я не предполагала, что когда-нибудь сама сыграю на сцене эту великую женщину.
Я очень благодарна своей судьбе. Меня как будто кто-то вел к этой роли. И я чувствую эту энергию. Все в моей жизни было неслучайно. И назначение директором шымкентского театра оперы и балета, хоть это и оказалось вначале неожиданностью, тоже.
- Вы когда-нибудь раньше видели себя в роли директора театра, вообще на административной работе?
- Я никогда не думала и не предполагала, что стану руководить театром. Я пела во многих театрах, но никогда не участвовала даже в заседаниях худсовета, занималась только творчеством. Но так как я была театральным ребенком (моя мама была известной певицей, народной артисткой Китая), то всегда очень сильно интересовалась внутритеатральной жизнью, закулисьем. Как все устроено внутри, как делают декорации, как шьют костюмы, делают прически и так далее. Мне был очень интересен весь этот процесс постановки оперы.
Я пела, но мне хотелось узнать всю внутреннюю «кухню». Любила смотреть, как создается это чудо, как делают какие-то невозможные вещи. Когда пела во Франции в «Любовном напитке» (опера Доницетти - Авт.), мне сделали удивительный костюм, маску в образе птицы. Я ходила смотреть, как все это творят почти каждый день, и все время восхищалась. В общем, я хорошо знала жизнь театра изнутри. Поэтому, когда меня назначили директором, не сомневалась в том, смогу или не смогу. Как будто так и должно было быть, и я пришла на свое место.
- Каким было первое чувство, когда Вам предложили эту должность?
- Подумала, что уже пора, пришло время. Со всех сторон, в том числе морально, я уже была готова.
К тому же предложение было сделано в самый подходящий момент. Я сидела дома на карантине, много думала над тем, что теперь будет дальше, чем буду заниматься после, в целом о своем будущем. И тут звонок. Так что все совпало.
- А что Вы знали о шымкентском театре до этого и с чего начали знакомство с ним сразу после назначения?
- Знала немного. Знала, что здесь третий оперный театр страны. Но он вообще нигде не звучал. Ни одного спектакля до этого не видела. Лет пять-шесть назад давала в Шымкенте сольный концерт. Была внутри театра, ознакомилась с его интерьером. На стенах висели портреты разных деятелей, но моего не было. Конечно, тогда не предполагала, что когда-то буду здесь руководить.
Первым делом я провела прослушивание вместе с профессором из Италии Анатолием Гусевым. Вместе полностью прослушали всех солистов, хор, оркестр. Потому что сначала нужно было узнать уровень состава, его возможности и, исходя из этого, строить планы.
- И что Вы увидели?
- Я увидела очень молодых, талантливых певцов, с прекрасным голосом и внешностью, однако им недоставало вокальной школы, техники. У них не горели глаза, не было какой-то творческой жилки. Не было почти половины состава оркестра, хора. Из балетной труппы осталось всего четыре человека, и то толком не стояли на ногах.
Люди уходили из театра, потому что искали другую работу. Раньше, когда было много тоев, они пели на тоях. Но ведь это совсем не тот уровень, не уровень оперного певца. У некоторых вообще не было опыта, они никогда не были на гастролях.
Конечно, было от всего этого грустно. Я все понимаю. И то, что у работников театра низкая зарплата, и что на карантине многие из нас растеряли и физическую форму, и профессиональные навыки. И то, что театр находился в ужасном состоянии. Я нашла спонсоров, сделала ремонт.
- А как решили повышать уровень состава?
- Здесь один путь - нужно работать, много работать. Мы начали повышать квалификацию наших исполнителей. Я пригласила всемирно известного маэстро Джузеппе Аквавива, художественного руководителя Фонда Театра Карло Феличе в Италии. В конце января он готовил и дирижировал симфоническим оркестром на концерте «Шедевры классической музыки». А потом выступил в качестве приглашенного международного дирижера-постановщика нашей оперы.
Режиссером-постановщиком «Домалақ Ана» стал знаменитый российский режиссер Михаил Панджавидзе, когда-то руководивший режиссерской группой Большого театра, сейчас он ставит спектакли на многих сценах мира. Он за короткое время поставил эту оперу, недавно завершил вторую - «Қыз Жібек», теперь работает над «Камар Сулу».
Хочу особо отметить, что он очень востребованный режиссер с плотным графиком работы, у которого было трудно найти свободное время. Но нам удалось его уговорить. И вот Михаил Панджавидзе творит вместе с нами новую историю театра.
- Наверное, вначале не все было гладко?
- Конечно. Во время первой репетиции Михаил, да и я, были почти в шоке. Артисты выходили на сцену и терялись. Не могли то петь, то играть, кто-то не мог держать правильно руки, ноги. Доходило до криков режиссера. Но мы собирались все вместе, объясняли, что и как делать. И наши артисты учились и до сих пор еще учатся.
Когда мы работали над постановкой, сидели и обсуждали сцены до трех ночи, практически не спали. Композитор дописывал мелодию, режиссер отрабатывал, вся постановочная группа была предельно занята. В общем, все кипело, крутилось, шел горячий творческий процесс. Будущая опера уже начала обретать видимые черты - появились декорации, готовились костюмы…
И вот тогда у наших артистов загорелись глаза. Они начали активно включаться. Петь и полностью отдаваться работе всей душой, чутко присушиваться к каждому слову режиссера. Такое изменение отношения наших артистов я считаю большой победой. Ведь многие вначале просто не верили в успех дела.
В конечном же итоге мы создали прекрасное произведение, которое публика восприняла на ура. Каждое его представление - это ажиотаж, море цветов и эмоций. Поразительно, что интерес к опере «Домалақ Ана» не угасал весь месяц премьерных показов. Только в марте мы играли ее более 20 раз. Всего за время показов оперы «Домалақ Ана» с учетом гастролей в «Астана Опера» мы дали ее 33 раза!
В мире такого не было. Даже в «Гранд-Опера» в Париже максимум играли оперетту «Летучая мышь» 12 раз. Так что «Домалақ Ана» оказалась рекордной во всем: была написана и поставлена меньше чем за два месяца, премьера шла на сцене почти месяц.
- Ранее Вы говорили, что эту оперу покажут в Париже.
- Да, нашу оперу ждут во Франции и Италии. По этому вопросу идут договоренности. Вопрос показов в других странах упирается в снятие эпидемиологических ограничений. Мы все ждем окончания карантина.
Помимо столичных зрителей, ее увидят и жители других городов Казахстана. 22 декабря планируем показать ее в Караганде, потом будут гастроли в Алматы.
Знаете, наша постановка породила еще один неожиданный эффект. Она стала первой за 30 лет независимости национальной оригинальной оперой. После ее выхода меня завалили идеями и предложениями наши казахстанские композиторы и драматурги. Они звонят и предлагают поставить произведения на разные темы - о Сакене Сейфуллине, Куляш Байсеитовой, Аль-Фараби и других личностях. Есть предложения и по национальному балету. Все говорят: Майра-ханум, Вы сможете это поставить. Их надежда ждала 30 лет...
- После оперы «Домалақ Ана» театр поставил еще одно знаковое произведение «Қыз Жібек». Какие еще постановки в ближайших планах театра?
- Как я уже говорила, в этом году мы также ставим оперу «Камар-сулу» к 90-летию Еркегали Рахмадиева. Также планируем до конца года подготовить балет «Алдар Косе (композитор Алмабек Меирбеков. - Прим.). Запланировано много концертов.
- Что сегодня известно о здании нового театра?
- Построить в Шымкенте новый театр оперы и балета - это моя главная цель. Нынешнее здание театра очень ограниченное. Это же вообще не оперный театр, а приспособленное здание. Здесь совсем маленькая сцена - два шага, и уже все заканчивается. Маленькая яма - весь оркестр там не помещается. Максимум в ней могут сидеть 50-60 человек, а должно быть не менее 70.
Мы участвовали в разработке концепции проекта нового здания, высказывали свое видение. На данный момент разработано четыре проектных варианта здания в разных стилях. Нам обещали, что театр будет построен за полтора года. Ко времени его открытия я ставлю перед собой задачу - воспитать качественные кадры, подготовить новые произведения, которые будут потом играться в прекрасном, сделанном в соответствии со всеми международными стандартами, новом здании. А моя мечта в том, чтобы развивать казахскую национальную оперу.
Я хочу добиться повышения статуса театра до национального академического. Это, кстати, позволит увеличить зарплату нашим работникам. Она очень низкая, и это большая проблема. Есть много планов: открыть при театре школу, академию, детскую студию, детский хор. Мы должны растить и развивать таланты с самого детства.
Оперный театр должен стать местом просвещения школьников, чтобы они приходили сюда, слушали, учились, творили. В детях надо воспитывать любовь к опере, искусству. Есть большая разница между детьми, которые ходили в театр, и теми, кто не ходил. Мы хотим также задействовать детей в постановках. У нас уже налажено сотрудничество с музыкальным колледжем.
- А насколько, на Ваш взгляд, готова к оперному искусству местная публика?
- Культуру восприятия оперного искусства надо развивать. Некоторые говорят: зачем нам нужна опера, лучше строить больше школ и больниц. Да, конечно, их нужно строить, они нужны всегда и строятся каждый год. А как жить без культуры?! Шымкент часто называют столицей тоев, до пандемии они проводились здесь чуть ли не каждый день. Но третий мегаполис страны должен ассоциироваться не с тоями, а с высокой культурой.
Город не может считаться культурным, если в нем нет оперы. Если в городе есть театр оперы, к нему особенное отношение во всем мире. Потому что опера - это вершина искусства. И развивается это направление не за один год. Те же школы можно построить за год-два. Но чтобы вырастить оперного певца, нужно минимум 15-20 лет и начинать этот путь с пятилетнего возраста, когда ребенок только идет учиться играть на фортепиано.
В каждом городе, где есть свой оперный театр, он расположен в центре и служит его украшением, им гордятся. Вечером люди ходят на спектакли как на праздник, красиво одеваются. Это великолепно. И я очень рада, что на нашу «Домалақ Ана» приходят зрители в концертных и национальных нарядах. Это и есть атмосфера великого оперного искусства, которая утверждается в Шымкенте.
Хотела бы попутно отметить, что столкнулась с непониманием специфики оперного искусства, искусства вообще. Впрочем, это болезнь не только Шымкента. Были критические отзывы о том, что, мол, наша опера не соответствует историческим данным о героине. То есть люди путают историю и художественное произведение. Я говорю в ответ на подобные высказывания: когда вы приходите в театр, не ищите здесь историю. Ищите историю в музее, у историков, в учебниках, летописях. Здесь - другое место, и у нас иная задача.
- Немало претензий в обществе было высказано и по поводу бюджета постановки «Домалақ Ана». Называлась даже конкретная сумма – 70 миллионов тенге.
- На самом деле это совсем не большая сумма. Сравните бюджеты подобных масштабных костюмированных опер и увидите, что там бюджет был в разы выше. На самом деле, этой суммы было недостаточно. Я дополнительно подключила все свои ресурсы - дружеские отношения, связи с коллегами, театрами, специалистами, чтобы добиться поставленной задачи. Хотела показать результат. И его увидели и высоко оценили.
- Часто ли до назначения сюда директором Вы посещали Шымкент, юг?
- Нет, редко. В последний раз до этого я приезжала в Шымкент в декабре прошлого года - для съемок в новогодней программе. Съемки шли на стадионе, там было холодно, я скорей хотела спеть и уехать домой. Не думала, что через 10 дней вернусь сюда… директором театра.
- Что для Вас значит юг?
- Юг для меня - это национальная культура, язык, сохранившиеся традиции, святые места, вкусная еда. Я была рада, что попала именно в такое место. Ведь не зря паломничество по здешним местам считается маленьким хаджем. Здесь открылось мое второе дыхание.
- А Вас не пугали югом, Шымкентом?
- Да, мне говорили: ой, Шымкент, будь осторожна, там такие люди, Техас и все в таком роде… А я сказала: почему бы и нет, я хочу в Техас! (смеется. - Авт.). Это значит, что люди здесь трудолюбивые. Что они любят свою землю, сохраняют свой язык, культуру, национальный колорит. Мне все это очень близко. Я очень люблю юг. Он ближе мне, потому я родилась в Кульдже (Китай. – Прим.), где и погода, и люди очень похожи со здешними.
Мне также говорят: Майра, зачем тебе Шымкент, это не твой уровень. Ты должна петь в «Астана-Опера» или еще более престижном месте. Я, наоборот, считаю, что мое место не где-то за рубежом, а здесь, у самых истоков. Я хочу быть здесь, нести в народ культуру оперы, поднимать его уровень.
- Так Вы счастливы здесь и сейчас?
- Конечно. Я живу в своей стране, я вместе с народом. Дарю людям радость. Творю историю театра, национальной оперы. Люблю Шымкент, каждый его уголок, людей - таких простых, душевных, гостеприимных. Меня приглашали жить и работать за рубежом. Но я никуда не уеду. Я люблю свою страну, свой народ и буду работать для него. Потому что я страшный патриот своей земли.
- Вы здесь живете с начала этого года. Столько событий за это время произошло, столько перемен в Вашей жизни и жизни театра. Считаете ли уже себя южанкой?
- Да, абсолютно. Я здесь не чужая. Моя душа здесь. Уже забыла про Нур-Султан. Каждый день с утра до вечера, до поздней ночи на работе, потом - домой спать. Это тяжелый режим, я никогда раньше не жила в таком ритме, трудно совмещать творчество и административную работу. Но мне это все не просто нравится - я живу этим. Оглядываясь назад, думаю: никто не ожидал, но, оказывается, все можно, все посильно сделать, если делать свое любимое дело и любить свой народ.
- А если через некоторое время Вас позовут и направят в другое место, как Вы думаете, сможет ли шымкентский театр удержать уровень, который Вы задали?
- Не знаю. Конечно, хотелось бы верить. Уже сейчас многие в театре боятся, говорят: мы все будем делать, только оставайтесь, не бросайте нас. Конечно, в любой истории всегда есть кульминация, и этот момент неизбежен. И я с болью думаю, как это придется делать, когда люди тебя любят и верят в тебя...
Если такой момент наступит, думаю, к тому времени уже будет успешно работать новый театр, будут взращены кадры, которые продолжат работать по-другому. В любом случае шымкентский театр уже никогда не будет прежним…

Вчера, 2 ноября 2021 года, исполнилось 20 лет со дня основания шымкентского городского музея жертв политических репрессий. К этой юбилейной дате «Панорама Шымкента» приурочила интервью с директором музея Марией АСКАРОВОЙ, в котором она рассказала об истории становления учреждения – первого из подобных в республике, итогах работы за 20 лет, достижениях, планах, экспонатном фонде музея и его человеческом капитале.

В минувшие выходные в городском театре оперы и балета состоялась премьера оперы «Қыз Жібек». Постановка российского режиссера Михаила ПАНДЖАВИДЗЕ представляет собой новую, фэнтезийную, интерпретацию известного произведения национальной классики. Выход нового спектакля приурочен к 30-летию Независимости страны.

Почему шымкентский городской театр оперы и балета вновь взялся за постановку первой казахской оперы, чем она будет отличаться от версий других театров, какой смысл заложен в образ главной героини произведения? Об этом и другом «Панораме Шымкента» рассказали директор театра Майра МУХАМЕДКЫЗЫ и режиссер-постановщик оперы Михаил ПАНДЖАВИДЗЕ.

Почему «Қыз Жібек»

Как рассказала директор шымкентского городского театра оперы и балета Майра Мухамедкызы, сделать новую постановку оперы «Қыз Жібек» Евгения Брусиловского планировало еще прежнее руководство.

«Эта опера уже много лет была в репертуаре театра и во многих аспектах устарела, - отметила она. - Соответствующая заявка на 2021 год была подана и одобрена еще до моего прихода. Мы решили ее осуществить и сделать совершенно новый спектакль».

Режиссер-постановщик Михаил Панджавидзе убежден, что знаковая роль «Қыз Жібек» как первой казахской оперы, выдержавшей испытание временем и разными вариантами, обязывает иметь ее в репертуаре каждого казахского театра.

«В казахском театре не может не идти «Қыз Жібек», - говорит он. - Без этого произведения нет казахского оперного театра, точно так же, как не может быть русского оперного театра без «Евгения Онегина».

При том, что это общеизвестное произведение показывают во всех театрах, взяться за его новую постановку в Шымкенте не побоялись, заявила Майра Мухамедкызы. Она уверена, что шымкентская «Қыз Жібек» станет событием в национальном музыкальном искусстве, в котором предстанет новое прочтение оперы с использованием оригинальных художественных решений и современных технологий.

«У каждого театра свой вариант этого произведения, - говорит директор. - Есть вариант «Астана Опера» и ГАТОБа имени Абая. Теперь будет шымкентский вариант. Вы увидите, что это будет совсем по-другому».

Новая трактовка

Для Михаила Панджавидзе это уже третий опыт постановки «Қыз Жібек», ни в одной из которых он не повторяется. Поставленную им в «Астана Опера» версию Майра Мухамедкызы считает гениальной.

«С первых же нот начинается такое представление, словно вы смотрите живое кино, - поделилась М. Мухамедкызы. - Но если в кино снимают, то здесь движение воспроизводится прямо на глазах у зрителей. Я была просто потрясена увиденным зрелищем».

По словам режиссера, отличительной шымкентскую «Қыз Жібек» делает новая, принципиально другая, трактовка.

«Это не этнография и не аутентика, - поясняет собеседник. - Это наша фантазия. Это именно фэнтези, казахское фэнтези».

Проявляется жанр в космогонической картине мира оперы, не совсем земной сущности героев, прежде всего Жібек.

«Это магическая девушка, которая повелевает природой, - поясняет замысел постановщик. - Она улыбается - всходит солнце. Она выходит из шатра - лето, весна. Она уходит в шатер - наступает осень. Она как символ природы. Девушки-воины, которые охраняют и всегда сопровождают Жібек, олицетворяют солнцеворот. А когда в конце оперы после смерти главной героини на могиле детей сидит и плачет Камка (мать Тулегена. - Ред.) внутри шатра раздается детский голос и оттуда появляется маленькая Жібек. Это означает вечное возрождение природы».

Михаил Панджавидзе подчеркивает, что такое личное восприятие Қыз Жібек как образа природы сформировалось именно в итоге неоднократной работы над оперой.

«Человек рождается - это весна. Человек зреет - лето. Человек в зрелом возрасте (осенью) приносит плоды - детей и так далеее. Человек стареет и умирает - зима. Как и природа, человек снова возрождается в детях, внуках, в земле, в листьях… Отслужив свое время, отбыв свой земной срок, отдав дань земному, он уходит к Всевышнему. Оставив на земле после себя расти хлебу, детям, деревьям... Вот такая философия нашей оперы», - высказался режиссер.

В опере также показан бытовой, подчеркнуто земной мир людей. Абсолютно могильным, по выражению собеседника, является образ степных волков - Бекежана и его стервятников. Толеген же представлен как принц на белом коне, о котором мечтают и которого ждут многие девушки.

Но так как опера называется не «Толеген», а «Қыз Жібек», это про нее и ее ощущения, добавляет г-н Панджавидзе.

«Вообще мы все это делаем как воспоминания Камки, - говорит он. - Ее глазами мы смотрим на все происходящее. Когда мать оплакивает сына, это всегда ужасно. Но она видит, что появляется маленькая Жибек. Как продолжение и воплощение непрекращающейся сущности жизни, природы».

Это театр, а не музей

Отход от реализма режиссер объясняет усталостью от него. Как отметил Михаил Панджавидзе, поставив два раза оперу, он имеет право нарушить соблюдаемые прежде каноны.

«Я заметил, что очень многие казахские спектакли, особенно оперы, очень похожи друг на друга, - продолжил собеседник. - Звук выключишь и не поймешь, где «Абай», где «Біржан-Сара», где «Қыз Жібек». Но надо помнить, что, в конце концов, это же театр. А не музей. И не музей этнографии. И не музей народного искусства. Когда мне начинают всерьез говорить, что что-то не так, что-то недостоверно, то хочется повеситься. Все это выглядит так, словно люди хотят прикрепить к стенке солнечный зайчик».

Как он считает, это напоминает бессмысленные рассуждения о том, что было бы, если бы Ромео и Джульетта не умерли, а жили дальше. Если бы они не умерли, они не были бы Ромео и Джульеттой, отвечает собеседник подобным вопрошателям. Они бы не умерли - тогда бы не было «повести печальнее на свете», тогда эта история ничего бы не стоила.

«В нашем случае это история девушки, которая ждала и, не дождавшись, умерла от тоски, - продолжает режиссер. - Это история лебединой верности, лебединой любви. Вот это что такое. На это простые люди не очень способны. И мне надоело все приземлять. Я не хочу реализма. Почему «Қыз Жібек» должна быть реализмом?! «Қыз Жібек» - это трагедия, драма, лирика. В этом произведении переплетается большое количество мировых литературных сюжетов. Недаром ведь оно было включено в мировое культурное наследие ЮНЕСКО».

Собеседник подчеркнул, что при этом не надо путать традиции и привычки.

«Это глубоко национальная история, просто мы отрываем ее от различных псевдопроявлений, - отмечает он. - Надо отличать истинно народное от стилизации, не аутентичного. За 11 лет работы в Казахстане я прекрасно узнал, что и как было у казахов, у уйгуров и других национальностей. Но не об этом же речь. Наша задача - чтобы люди смеялись и плакали. И если это в зале происходит, значит, мы были правы».

Роль для молодых

В копилке ролей Майры Мухамедкызы есть Қыз Жібек. Она является одной из четырех выдающихся исполнительниц этой роли. К слову, легендарная четверка - Куляш Байсеитова, Бибигуль Тулегенова, Нуржамал Усенбаева и Майра Мухамедкызы - «предстанет» в дни премьеры на выставке в фойе театра.

Но в шымкентской постановке директор театра играть не будет. На ее взгляд, у каждого репертуара, каждого персонажа есть свой возраст, и Қыз Жібек должна играть красивая, юная, тоненькая девушка.

Михаил Панджавидзе согласен с этой позицией и добавляет, что для такой певицы, как Майра Мухамедкызы, есть еще немало других партий и еще есть что не спето. Материал же «Қыз Жібек», по его мнению, больше для молодых, чтобы они учились и приобретали опыт.

«Как и опера «Евгений Онегин», написанная Чайковским для студентов консерватории, «Қыз Жібек» посильна для студентов, - говорит маэстро. - По вокалу она не сверхъестественная. Эта часть, как и сами образы, хороши именно для молодых».

Одна из исполнительниц главной роли Жулдыз Мусаева (другая - Айгерим Шарипбек) работает в шымкентском театре с 2013 года. За восемь лет она сыграла множество ролей, но интересно то, что первой была как раз Қыз Жібек в старой постановке. В новой ей нравится стиль фэнтези. Особенно артистке импонирует эпизод, когда на сцене ее героиня буквально стареет на глазах после смерти возлюбленного.

Жулдыз Мусаева предполагает, что при выборе ее кандидатуры на главную роль, по всей видимости, в первую очередь учитывались внешний типаж и подходящий голос. Она намерена оправдать оказанное ей высокое доверие сыграть легендарную роль в новой постановке.

«Ощущаю радость, гордость, но прежде всего ответственность, - призналась девушка. - Играть роль Қыз Жібек не очень сложно, ведь я знаю все слова. Но все равно, как и при исполнении любой роли, очень волнуюсь и, повторюсь, чувствую огромную ответственность».

В содружестве с мэтром

Притча-легенда по содержанию новая шымкентская «Қыз Жібек» будет иметь и отличающуюся от других музыкальную форму.

«В ГАТОБе опера идет как есть - с разговорными диалогами, - поясняет постановщик. - В «Астана Опера» - полностью написанные речитативы, то есть ни одного слова. В шымкентском же театре будет микс, идет мелодекламация. У нас на музыке будут говорить».

Новшеством для шымкентского зрителя станет расширенный видеоряд, который будет идти не как фон, а нести определенную смысловую нагрузку. Постановщик надеется, что эта задумка осуществится, как и все остальные технические решения и «навороты», в подробности которых он посвящать не стал, отметив лишь, что ничего супернеожиданного не будет. Режиссер напомнил, что когда-то Ролан Быков сказал, что почти всегда фильм - кладбище замыслов.

Михаил Панджавидзе ставит уже вторую оперу в шымкентском театре. До этого прославленный российский режиссер, когда-то возглавлявший режиссерскую группу Большого театра, ныне режиссер-постановщик ряда российских и мировых театров, подготовил оперу «Домалақ Ана». Ставшая визитной карточкой шымкентского городского театра оперы и балета, она уже прогремела на всю страну и получила восторженную оценку как зрителей, так и профессионалов.

Руководитель театра в восторге от сотрудничества с таким мастером.

«Михаил - гений, очень талантливый режиссер, каких в наше время очень мало, - делится Майра Мухамедкызы. - Я уверено утверждаю это, потому что много работала за рубежом и с отечественными режиссерами, видела самых разных. Но такого, как Михаил Панджавидзе - креативного, современного режиссера, с острым и особенным взглядом, - нигде не встречала».

Директор театра считает, что привлечение к постановкам этого мэтра позволит значительно поднять планку работы театра и постепенно приближать его к мировому уровню. Именно такую задачу – воспитать качественные кадры, равно как и подготовленную публику, - она ставит перед собой как руководитель к моменту появления нового здания театра.

Сам режиссер признает, что работа над уже второй постановкой с творческим коллективом шымкентского театра демонстрирует его рост и позитивные сдвиги.

В качестве одного из доказательств привел такой пример: «Часто ли за 14 лет существования шымкентский театр ездил в «Астана Опера»?! В первый раз в этом году. Сразу в «Астана Опера» и сразу на ура (2 и 3 сентября шымкентский театр оперы и балета успешно представил в столичном театре в рамках гастрольного выступления оперу «Домалақ Ана». – Ред.). Так что изменения есть и достаточно значительные».

Михаил Панджавидзе не против и дальше помогать расти шымкентскому театру. На вопрос, готов ли он ставить другие оперы в Шымкенте, режиссер ответил: «Пока Майра (Мухамедыкызы) здесь, я буду делать все, что она скажет!».

В казахском театре не может не идти «Қыз Жібек». Без этого произведения нет казахского оперного театра, точно так же, как не может быть русского оперного театра без «Евгения Онегина».

Благодаря найденной в Шымкенте мемориальной доске потомкам Абая Кунанбаева выявились ранее неизвестные факты их биографии. Как оказалось, кроме сына Турагула, на территории нашего города нашли свой последний приют еще трое родственников великого классика - снохи Дамежан и Камалия, а также внук Аубакир. В научном центре «Мухтароведение» Южно-Казахстанского университета имени Мухтара Ауэзова считают это открытием в абаеведении.

Не один, а четверо

О содержании и значимости этой находки, найденной на территории шымкентского завода «Химфарм», рассказала на прошедшей в ЮКУ имени Мухтара Ауэзова ХVІІІ научно-практической конференции молодых ученых «Ауэзовские чтения» ректор вуза Дария КОЖАМЖАРОВА. Делясь научными достижениями и новостями в сфере абае- и мухтароведения, она отметила, что уникальная мемориальная доска запечатлела имена, даты смерти и места захоронения четырех потомков Абая Кунанбаева.

Согласно выбитым на плите данным, в Шымкенте были похоронены сын поэта Турагул (1934 г., район химфармзавода), Дамежан - жена сына Микайла (1960 г., Шукырсай), Камалия - жена внука Аубакира (1962 г., Каска) и внук Аубакир (1933 г., Коксай).

В научный центр «Мухтароведение» университета этот экспонат официально передали сотрудники шымкентского химфармзавода Бекен ЖАКЫПБЕКОВ и Аян ТОКСАНБАЕВ. Как рассказал «Панораме Шымкента» старший научный сотрудник центра, кандидат филологических наук Акжол КАЛШАБЕК, они нашли плиту в заброшенном состоянии на территории предприятия и много лет хранили ее, не зная куда обратиться. Услышав о том, что в научном центре вуза занимаются исследованием жизни и творчества Абая и Ауэзова, решили подарить плиту ученым.

А сделана плита была по заказу внучки Абая Макен Турагулкызы в 1990-е годы. Даря ее химфармзаводу, она хотела «вписать» в историю предприятия, города и страны имя своего отца, а также других захороненных в Шымкенте репрессированных родственников Абая. По словам Акжола Калшабека, мемориальная доска некоторое время простояла на территории завода, но потом ее убрали.

«И если бы не эти двое истинных патриотов, сохранивших по собственной инициативе памятник в целости и сохранности, возможно, мы бы никогда не узнали такие важные и интересные ценные факты о потомках Абая, - делится собеседник. - Они бы были утеряны для истории».

Как отмечает ученый, до сих никто не знал, что в Шымкенте захоронены четверо потомков Абая.

«Было известно, что в Шымкенте умер его сын Турагул, - поясняет он. - Сведений же о том, где и когда были похоронены трое других родственников Абая, до этого не было».

А. Калшабек привел интересный факт. Трое из шымкентского «списка» есть на последнем фото Абая - его снимке 1904 года с родственниками в Жидебае. Так, в нижнем ряду справа сидит Аубакир, в центре - Турагул, в верхнем ряду справа стоит Камалия.

Печальный конец

Собеседник подчеркивает, что зафиксированные на плите данные, которые в точности знала Макен Турагулкызы, опровергают часто встречающиеся утверждения о том, что кости Турагула остались под заводом.

«До этого говорили, что его захоронение находилось внутри, на территории химфармзавода, якобы завод построен над его снесенной могилой, - поясняет старший научный сотрудник. - Но ведь известно, что история завода началась задолго до этого - шымкентский химико-фармацевтический завод был основан еще в конце XIX века. Как мы выяснили, не внутри территории, а извне, примерно перед входом, раньше располагалось небольшое кладбище, которое действительно снесли. А потом, примерно в 1980-х годах, на этом месте построили детский сад. На нем, а не внутри территории завода, и был захоронен Турагул. Так что на плите все верно указано: он умер и похоронен не на ХФЗ, а в районе ХФЗ».

Как с горечью констатировал Акжол Калшабек, Шымкент стал местом изгнания и печального конца одного из самых талантливых сыновей великого мыслителя. Поэт, переводчик, литературовед, автор воспоминаний об Абае и активный пропагандист его творчества, Турагул Абайулы подвергся репрессиям из-за активного участия в движении Алаш-Орда. В 1928 году его сослали в Шымкент, а имущество конфисковали.

«Где именно он жил в Шымкенте, неизвестно, у него определенного адреса не было, - говорит ученый. - Он не мог не то чтобы заниматься творчеством, а просто работать. Работу ему не дали, от общества отделили. Даже похоронить с соблюдением траурных ритуалов не было возможности. По словам дочери, Турагул умер дома и потом его хоронили ночью, тихо, скрытно, чтобы никто не видел. По этой же причине - чтобы никто не заметил - выбрали маленькое кладбище».

Задача сложная

Так как самого кладбища на ХФЗ уже нет, установить точное местонахождение захоронения Турагула невозможно. Как и - пока - поклониться могилам трех других потомков Абая. Кладбище, где похоронена Камалия, есть: это большое старое кладбище под названием Каска. Исследователи уже побывали там, но пока безуспешно.

«Найти могилу снохи Абая мы не смогли, - поясняет ученый. - Ту часть, где хоронили в 50-60-е годы прошлого века, нам показали. Но плит с именами усопших там мало, да и потомки Абая не могли поставить надгробный камень. Так что могилу Камалии, наверное, уже не найдешь. Я не могу категорично заявлять, что это невозможно. Но это очень трудно».

Кладбищ с названиями Шукырсай и Коксай, в которых упокоились Дамежан и Аубакир, в Шымкенте сейчас нет, продолжает собеседник. И никто таких названий вспомнить не может. Где они могли находиться, пока тоже неизвестно. Может, как и в случае с располагавшимся в районе ХФЗ, их тоже снесли в последующие годы.

Шымкентские абаеведы хотят определить как минимум примерное место нахождения этих кладбищ, хотя бы район. И продолжать искать захоронения потомков Абая.

«Это очень сложная задача, - признает ученый. - Но мы будем надеяться на положительный исход. Будем всесторонне изучать и исследовать разные данные, вести поисковую работу».

Открытие в абаеведении

Старший научный сотрудник центра не исключает, что, возможно, кто-то из ученых вуза возьмется за диссертационное исследование вопросов, связанных с находкой, которую считает открытием и сенсацией в абаеведении. В целом он уверен, что новые сведения и уточненные данные о потомках Абая Кунанбаева, засвидетельствованные в шымкентской мемориальной доске, и дальнейшее исследование этого вопроса прольют свет на ранее неизвестные факты истории.

Этот процесс напрямую перекликается с ключевыми идеями работы созданной Указом Президента Касым-Жомарта Токаева Государственной комиссии по полной реабилитации жертв политических репрессий. Основной ее задачей, напомним, является завершение работы по восстановлению исторической справедливости в отношении жертв политических репрессий и незаконного преследования.

Как отметил Акжол Калшабек, он входит в состав городской рабочей группы, члены которой занимаются в том числе сбором справок и других свидетельств, необходимых для установления правдивой и подлинной информации о том или ином историческом эпизоде, биографии людей. На последнем заседании было сообщено о находке мемориальной доски потомкам Абая. О ней уже знают на его Родине в Семее.

По данным музейно-мемо-риального комплекса «АЛЖИР» на основе материалов из фонда Государственного историко-культурного и литературно-мемориального заповедника-музея Абая, представленным в прошлом году на выставке «Репрессированные потомки и родственники Абая», репрессиям в советский период истории подверглись четырнадцать родственников Абая.